ДОМАШНЕЕ Я: С ЧЕГО НАЧИНАЕТСЯ ДУХОВНОЕ ПРЕОБРАЖЕНИЕ

Все мы видели нашумевшую фотографию Киану Ривза — одинокого, сидящего на лавочке с бесконечно уставшим и печальным лицом. Сколько мемов и шуток породила эта картинка. Ведь для миллионов зрителей он — несокрушимый Нео, спасающий человечество, или легендарный Джон Уик. И вдруг такое фото: почти плачущий человек на скамейке, где нет ни маски супергероя, ни роли голливудской звезды.

Только спустя время общественность узнала, что в тот запечатленный момент его жизнь была полосой тяжелейших испытаний: потеря нерожденной дочери и трагическая гибель возлюбленной. Кадр, который разлетелся на мемы и приколы, запечатлел не актера, а человека. Настоящего, без грима, спецэффектов и сценария.

На экране — роль. В жизни — человек. И мы, глядя на него или любого другого актера, вроде бы это понимаем, но подсознательно все равно отождествляем человека с его самой известной ролью.

Наша собственная жизнь тоже во многом напоминает кино. Только режиссер этой ленты — часто не мы, а обстоятельства, условности и ожидания окружающих. И у нас, как у актеров, есть свои «съемочные площадки». Одна площадка — офис, где мы играем роль идеального сотрудника. Другая — храм, где может быть роль благочестивого прихожанина. Третья — дружеские посиделки, где мы примеряем образ души компании. Четвертая — семья… И у каждого такого места — свои зрители. Родные, коллеги, знакомые, братья и сестры по вере. Они видят нас в этих ролях, аплодируют или осуждают наше исполнение и, конечно же, отождествляют этот сценический образ с нашим настоящим «я».

И вот наступает вечер. Съемочный день подходит к концу. Мы возвращаемся домой, к той двери, за которой должна начинаться настоящая, не сыгранная жизнь. Рука с ключом у замка на мгновение замирает. В этой паузе происходит та самая «перезагрузка». Сейчас закончится один спектакль и начнется другой. Какая роль ждет нас за этой дверью? Роль терпеливого родителя? Внимательного супруга? А может, просто роль измотанного человека, у которого нет сил ни на какие новые сцены?

Мы стоим на пороге, сами уже не всегда понимая, где заканчивается прописанный в сценарии персонаж и начинается тот самый единственный человек, которого когда-то сняли на той самой скамейке — без прикрас и масок.

Именно в этом месте — на пороге между нашими ролями и нашей подлинной сутью — и возникает духовный тупик. И это раздвоение — не просто игра ума. Оно, как подземные воды, подтачивает фундамент нашей жизни, и особенно — жизни духовной. Со мной это проявилось в удивительном феномене, который, думаю, знаком многим.

Шли месяцы, годы воцерковления, а моя исповедь… напоминала заезженную пластинку, которая раз за разом проигрывает одну и ту же мелодию. Основные ноты — те же коренные грехи — звучали неизменно, менялись лишь едва уловимые обертоны мелких повседневных согрешений. Я честно старался: читал правило, изучал Писание, посещал Богослужения, исповедовался, причащался, читал св. отцов, старался исполнять духовные советы — но чувствовал, что топчусь на месте. Внешне всё было правильно, но не было движения вглубь.

И вот в этом смятении я пришел к своему духовному отцу, покойному старцу Силуану (Сухаревскому). «Батюшка, — спросил я, — почему так? Я вроде стараюсь, все исполняю, но исповедь не меняется? Какой смысл в исповеди, если там одно и тоже?» Его ответ прозвучал для меня тогда как гром среди ясного неба. «А потому, — сказал старец, — что существует пять Анатолиев». Я опешил: «Какие еще пять? Я вроде биполяркой не страдаю». Отец Силуан терпеливо пояснил: «Как какие? Один Анатолий — дома, в семье. Второй — в храме. Третий — на работе. Четвертый — с друзьями. А может их и не пять вовсе, а десять, двадцать, сто. А должен быть один».

Эта мысль засела во мне глубоко. И я начал искать. Где же я настоящий? Может, тот, кто в храме? Нет, там я сдерживаюсь, подбираю слова, стараюсь быть приветливым. Тот, кто на работе? Ну, точно нет. Там я ношу маску компетентности. С друзьями? И там не всегда искренен до конца. И тут меня осенило. Дом. Семья. Вот то место, где маски падают сами собой. Именно здесь, где мы знаем друг друга как «облупленных», любое слово, жест, взгляд обнажают нашу суть. Здесь мы и есть — какие есть: раздраженные, уставшие, эгоистичные, ходящие по лезвию бритвы внутреннего напряжения, готовые сорваться на тех, кого, казалось бы, любим больше всех…

Вот он — настоящий я. Тот, кто может целый день терпеливо работать с клиентами, а вечером, дома, с раздражением бросить: «Отстаньте, не видите — я устал!». Тот, кто может, соблюдая пост не есть колбасу, но легко «съесть» такого же бедолагу, желающего пролезть вперед очереди к врачу. Тот, кто в храме благоговейно слушает евангельские слова о любви, а через час, сидя в машине, сжимает руль от раздражения из-за другого водителя, который «тупит» на дороге. В эти мгновения вырывается нечто первобытное, дикое — тот, кем я никогда не позволил бы себе быть ни на исповеди, ни в приходской общине. Но, это есть и это факт. За рулем, в очереди, в семье исчезает маска благочестивого прихожанина. Вместо нее проявляется нетерпеливый, гордый человек, убежденный в своей правоте и раздраженный чужими ошибками. Это и есть та самая — одна из многих раздробленных частей моей личности.

И я вдруг с ужасом понял, что эта раздвоенность — не моя личная проблема. Это диагноз всего нашего времени, духовная болезнь, поразившая многих из нас, кто пытается идти за Христом. Мы все играем в эти тонкие, изощренные игры духовного фарисейства. Мы тщательно отчитываемся Богу в «нехороших помыслах» и «осуждении», но при этом не видим — или не хотим видеть — того конкретного, живого человека в соседней машине; той конкретной холодности, с которой ответили домашним; той конкретной, а не абстрактной гордыни о которой мы говорим перед аналоем.

Наша исповедь не меняется потому, что мы, подобно книжникам и фарисеям, отдаем Богу десятину от мяты, аниса и тмина — то есть внешние, мелкие проявления, — и оставляем неисполненным важнейшее в законе: суд, милость и веру (Мф. 23:23). Суд — над собой настоящим. Милость — к тем, кто рядом с нами в быту на расстоянии вытянутой руки. И веру — что Богу нужен именно тот, настоящий человек, а не его отлакированная копия, раздробленная на множество ролей.

Мы приносим духовнику не живую, кровоточащую рану, а некий собирательный, причесанный, «церковный» образ этих грехов. Мы словно рассказываем о чужих ролях, которые играли на работе, в семье, с друзьями, забывая, что должен измениться не персонаж, а сам актер, тот, настоящий человек на лавке… Но как собрать все эти маски в одно целое?

И здесь мы подходим к самому главному. Почему именно семья, дом, эти обыденные отношения становятся местом, где должно начаться преображение? А потому, что именно здесь, как нигде больше, обнажается наша подлинная, не приукрашенная греховная природа. Где, как не дома, тяжелее всего смирить свое раздражение и промолчать? Где, как не на родной кухне, требуется героическое усилие воли, чтобы не сорваться, а мягко ответить? Где, как не в общении с самыми близкими, так больно ранят слова и так трудно просить прощения?

Мы надеваем маски для внешнего мира именно для того, чтобы скрыть этого «домашнего» человека — нетерпеливого, эгоистичного, гордого, обидчивого. Мы стыдимся его. Но Господь ждет от нас честности не перед чужими людьми, а перед Ним и перед самими собой. Он призывает нас к борьбе не с тенями, а с реальным противником, который прячется в нашем сердце и проявляется в мелочах семейной жизни. Сказано в Писании: «Кто верен в малом, тот верен и во многом» (Лк. 16:10). Именно здесь, в малом — в том, чтобы не огрызнуться на жену, не раздражиться на советы родителей, чтобы учиться думать больше о другом, чем о себе, не отмахнуться от ребенка, помочь без тяжелого вздоха, — и закладывается фундамент нашей целостности.

Семья — это наша главная аскетическая школа. Та самая «духовная брань», о которой мы читаем в святоотеческих книгах, происходит не в далеких пустынях, а здесь, в наших кухнях и спальнях. Это тот самый крест, который нам дан для несения — крест взаимного терпения, прощения, смирения. Крест думать о другом больше чем о себе. Если мы все свои силы, всю молитву, все внимание бросим на эту главную битву за себя настоящего в семье, то произойдет удивительное. Наши маски станут просто не нужны. Исчезнет сам повод их носить.

Святые отцы древности учили: «Чтобы освятиться, не нужно уходить в пустыню. Нужно освятить то место, где ты есть». Для нас, живущих в миру, этим местом является семья. Ведь если ты научился уступать и прощать дома, тебе уже не нужно будет изображать «смиренного сотрудника» на работе — ты и будешь им по-настоящему. Если ты победил раздражение за рулем, оно не возникнет и в очереди в поликлинику. Изменив корень, ты изменяешь все дерево. Плодом же этой внутренней работы станет новая, живая исповедь, в которой не будет заезженной пластинки, а будет виден реальный путь, реальная борьба и результат. И тогда, постепенно, меняясь изнутри, мы обнаружим, что нам больше не нужно надевать маски. Мы становимся одним человеком — тем, кем и должны быть перед Богом и людьми. Цельным. А значит — настоящим.

Анатолий БАДАНОВ
администратор миссионерского
проекта «Дышу Православием»