Деяния Поместного Собора 1917-1918 гг — Деяние сто пятьдесят третье
Деяние сто пятьдесят третье
18 (31) августа 1918 года
1. Заседание открыто в соборной палате в 12 часов 55 минут дня под председательством Святейшего Патриарха Московского и всея России Тихона в присутствии 133 членов Собора, в том числе 24 епископов.
2. Товарищ Председателя митрополит Новгородский Арсений. Заседание будет закрытым. Прошу озаботиться, чтобы не было посторонних лиц. Настоящее внеочередное экстренное заседание вызвано обстоятельствами переживаемого момента. Советская власть свои постановления, как в отношении государства, так и Церкви, развивает с удивительной последовательностью. И если мы живо заинтересованы в судьбе государства, то еще более касается нас жизнь Церкви. Периодом церковной жизни мы считаем 23 января, когда был издан декрет о свободе совести, или об отделении Церкви от государства. Декрет был написан в общих выражениях и был предметом нашего обсуждения, и мы предполагали, что положения эти будут осуществлены впоследствии и что делегация, учрежденная для сношений с советской властью, выяснит отрицательные стороны декрета и разъяснит его в благоприятном для Церкви смысле. В этом нас уверяли; по крайней мере, один из членов делегации говорил, что эта власть сама сознает, что в том декрете было много несовершенного, чем и объясняются отрицательные факты по применению этого декрета, особенно в провинции, акты, не вытекавшие с логической необходимостью из декрета, что эксцессы объясняются личными воззрениями на местах совдепов и комиссаров, что декрет будет рассмотрен с участием представителей Церкви и будет разъяснен удовлетворительным образом. Таким образом, предполагалось некое соглашение. Мы жили этою мыслью, мы не могли себе представить, чтобы общая мысль декрета была проведена с такой последовательностью, но оказалось, что появлявшиеся в последнее время декреты относительно Церкви были как бы подготовительной ступенью к тому решительному распоряжению, которое явилось вчера. Вчерашний декрет является завершением всей церковной политики настоящей советской власти. Насколько это было неожиданно для нас и для членов Собора, это видно из того, что вчера как будто не обратили особого внимания на этот декрет. Бывает, что грандиозное явление так поражает, что затемняет смысл и сознание проясняется лишь впоследствии. Такое впечатление было произведено вчера, и я видел, что многие члены Собора читали, как это бывает, газеты и лица их были равнодушны, как будто они видят очередной декрет.
Вчера же во время перерыва в разговорах этому декрету не придали особого значения. Объясняется это, повторяю, грандиозностью события, ошеломившего и не давшего вдуматься и осознать его. На досуге, когда я познакомился с декретом внимательно, я пришел в ужас от того, что творится с Церковью. Церковь в ее земном проявлении (со стороны благотворительной, просветительной) уничтожается, не потому только, что она теряет имущество, которое, конечно, не безразлично для Церкви, а здесь удар по Церкви как силе благодатной. Здесь мы лишаемся всего, права обнаружения религиозных чувств, права благодатного воздействия на паству; для такого воздействия теперь нет возможности, потому что храмы больше не наши. Лишены мы того, что является нашим священным долгом, права проповеди, за нами будут следить, чтобы мы не сказали чего-либо против советской власти, а мы знаем, что каждый видит то, что ему хочется. И каждая проповедь, самая безобидная, дает возможность заподозрить эту проповедь как противодействующую советской власти, так что священник, идя в церковь, должен быть готов к тому, что идет туда последний раз. Создается положение, что мы находимся в состоянии гонения и что мы нищие, не физически, а лишены души, Церкви как благодатного Царства. Мы переживаем единственный момент, не имеющий примера не только в истории Русского государства, но и в мировой. Думаю, что Церковь не претерпевала такого гонения и в первые века христианства. Тогда гонения ограничивались отдельной областью, производились отдельными правителями, а в настоящее время они узаконены и закон имеет обязательную силу для всей Православной России. Теперь мы не можем отговариваться или оправдываться незнанием закона. В настоящее время власть потребует исполнения, а за неисполнение будет применять свои меры и, как власть меча, будет карать. Что будет дальше, мы скоро увидим. Но если до настоящего времени мы претерпевали гонения, устраиваемые кустарным способом, в зависимости от того или другого правителя, то теперь гонения получат законную силу. Мне представляется, что скоро к центру из периферии — провинции — понесутся вопли о творимых ужасах, об оскорблениях религиозного чувства, когда все имущества и храмы будут переданы совдепам, состоящим из людей разных вероисповеданий, и не только христиан.
Беспомощные, они будут взывать к нам, они будут обращать свое внимание на Собор, на который возлагалось столько надежд и созыв которого оправдывался чрезвычайными обстоятельствами, в которых мы живем. Эти вожделения имеют основу, и если Собор до сего времени существует, то, может быть, в целях Промысла Божия, ожидая момента, когда в нем почувствуется особая надобность. Все наши узаконения рассчитаны на нормальную жизнь, с другой стороны, все наши узаконения теряют силу, если воцарится порядок, устраняющий земное существование Церкви. И Собору нужно откликнуться, показать, что Собор есть выразитель сознания всей Церкви. Мы, как полномочные представители Церкви, должны откликнуться на это беспримерное явление в мировой истории, должны воплотить вожделения, с созывом его связанные, ибо если это явление пройдет мимо нас, то суд истории поставит нам в вину то, что мы не сказали надлежащего слова. Теперь взоры всей православной России обращены на Церковный Собор, и нам нужно серьезно отнестись к этому явлению, чтобы сказать свое слово, но это слово не должно быть мимолетным выражением чувств от ужаса пред происшедшим событием, оно должно быть проникнуто разумом, силою и крепостью. Должно помнить, что это момент, в который мы не можем отнекиваться. Быть может, теперь и приспело время подвига, исповедничества и мученичества, того подвига, о котором мы только читали, как происходившем в древние времена христианства и в других государствах, подвига, который мы считали в отдаленной возможности, а теперь видим в действительности. Мы должны показать на деле, что мы христиане. И если покажем это, то покажем пример православному населению, что подвиг нужен. Они ждут примера, слова на подвиг не призовут. У нас были только слова, а народ безмолвствует; он не сказал, что он носитель православия, что оно ему дорого. Быть может, когда мы покажем пример, он пойдет за нами и поймет, что это его вера является гонимой, а не вера попов, что он должен защищать ее. Будем верить, что если будут исповедники и мученики, то сила исповедничества и мученичества выше гонения, будем верить, что сила гонений будет посрамлена.
Прошу вас помнить, что наше собрание закрытое, и не буду говорить о том, к чему это обязывает нас; желательно, чтобы не было обмена мыслей с посторонними, даже в кулуарах. Желающие могут высказаться здесь.
3. Л. К. Артамонов. Высокопреосвященный митрополит Арсений осветил нам положение дела. Я покорнейше прошу разрешения доложить нашей делегации, в лице моем и Ильи Михайловича Громогласова, хотя бы вкратце результаты нашего вчерашнего хождения, потому что то, что мы слышали, освещает декрет и дает возможность ориентироваться.
(Голоса: Просим! Просим И. М. Громогласова!)
4. Профессор И. М. Громогласов. Я постараюсь быть кратким в своем отчете, тем более, что бестолковую беседу, которую мы вели вчера с управляющим делами Совета народных комиссаров нельзя передать с фотографическою или последовательною точностью. Мы были вчера на общем приеме у управляющего делами Совета народных комиссаров Бонч-Бруевича в 5 часов вечера. Раньше нас были приняты лица, пришедшие по своим делам, а потом уже мы. Мы заявили, что явились по поручению Собора сделать некоторые заявления по поводу декрета народного комиссара по просвещению о домовых церквах. Мы указали, в соответствии с постановлением Собора, что в декрете Собор усматривает опасность оскорбления религиозного чувства. Тотчас же нам ответили: «Что вы нас запугиваете? Мы ничего не боимся». Мы сказали, что не запугиваем, а лишь предупреждаем могущие быть эксцессы. Далее мы указали, что считаем бесполезным спорить принципиально и хотим исправления формального декрета, декрета, по которому в состав комиссии по ликвидации имущества не вводится представитель от православных, который мог бы успокоить народное чувство тем, что если представитель Православной Церкви не против известного действия комиссии, то значит тут нет чего-либо грубо задевающего религиозные чувства. На это нам ответили, что это недопустимое требование, что это желание поставить под контроль частных лиц органы правительственной власти и что власть имеет право требовать доверия к себе. Мы указали, что органы власти даже при желании не создавать эксцессов могут все же допустить таковые по незнанию. Но на это нам ответили, что у них есть люди осведомленные, и было названо одно имя. Мы сказали, что, может быть, и есть такие люди, но все же вряд ли они достаточно осведомлены в православии, почему нам и нужно указать на возможные промахи, а также и на то, что по этой же причине мы не раз ходатайствовали, чтобы всякая мера, прежде проведения ее в жизнь, была бы обсуждаема при представителе Православной Церкви и что заверения в исполнении этих наших ходатайств нам давались раньше. — «Кто и кому давал?» — Я ответил, что лично мне такие заверения давал он, Бонч-Бруевич, на что Бонч-Бруевич ответил, что это какое-то недоразумение. Тогда я, вынувши из кармана инструкцию, указал, что после издания декрета 23 января нас уверяли, что эта инструкция будет выработана правительством с участием представителя от исповедания. А теперь инструкция издана, а представитель приглашен не был. На это Бонч-Бруевич заявил, что это, вероятно, проект инструкции. Я тогда спросил: «Что же это — проект, или это есть инструкция?». Бонч-Бруевич, посмотревши, говорит: «Она подписана, нет это не проект, я сам принимал участие в составлении инструкции».
Возвращаясь к нашему поручению, мы указали по существу декрета, что недостатком его является возможность оскорбления святыни от прикосновения к ней при составлении описи имущества и что в этом декрете есть противоречия декрету 23 января: по декрету 23 января имущество передается церковным общинам, а по последнему декрету подлежит продаже. На это нам сказали: «Укажите, что вам не нравится в декрете, мы пересмотрим». — «Но позвольте, в декрете указан срок — не позже 1-го сентября». Тогда Бонч-Бруевич, взявши нашу бумагу, сказал: «Здесь ссылка на каноны — это для нас необязательно». Я вынес такое впечатление: отвечали нам первыми попавшимися словами, видна была полная враждебность к Церкви. Может быть, я что-нибудь опустил, Л. К. Артамонов меня восполнит. Я пришел к заключению о бесплодности и унизительности наших сношений. Сношения должны вестись в форме достойной Собора. Обидно ожидать, когда какой-то управляющий Совета народных комиссаров примет делегацию Собора. Нужно впредь делать так: если Собору угодно будет сделать заявление, то об этом необходимо предварительно уведомить Совет народных комиссаров и просить его ответить, кому и когда Собор может сделать свое заявление. Делать заявление нужно твердо, в форме категорической. Вчерашнее же посещение оставило во мне тягостное впечатление.
5. Л. К. Артамонов. В Скорбященском монастыре я имел честь изложить подробно о посещении Бонч-Бруевича. Разрешите не повторять этого доклада. И. М. Громогласов уже сказал все по существу, я только дополню его сообщение. Он доложил вам о враждебности и пренебрежительности представителей власти к Собору. Я укажу, что одной из причин пренебрежительности является самый характер наших сношений. По крайней мере, нам говорили: «Вот ваш Кузнецов ходит в 8-й отдел и ничего такого не заявляет. Мы с православным народом живем хорошо, только с вами не можем поладить». Нужно отметить, что Бонч-Бруевич с одним священником, впоследствии оказавшимся униатским, был очень любезен, нас же оставил на конец приема. Как только И. М. Громогласов раскрыл рот, Бонч-Бруевич покраснел и наершился. Я говорил последним, спокойно и твердо. Указание наше на противоречие декретов произвело большое впечатление. Одна дама, бывшая там и со вниманием слушавшая нас, по выходе из Кремля догнала нас и сказала, что, по-видимому, наше требование будет исполнено. Но у нас осталось впечатление только слов и обещаний, ни к чему не обязывающих. При своих хождениях в Совет народных комиссаров в ноябре я слышал, что по отношению к церковному имуществу будут приняты такие меры, что станет невозможным существование монастырей и церквей. Я Святейшему тогда же докладывал об этом в вагоне, но не думал и сам, что это может быть когда-либо проведено в жизнь.
Я живой свидетель гонения веры во Франции и скажу, что настоящий декрет есть копия с декрета Комба. Это новое только для нас, Западная Церковь пережила это. Но я не этого боюсь, я боюсь тонкого, обдуманного намерения, вложенного в декрет. В декрете сказано, что имущество и отнимается и не отнимается — регистрируется только и передается народу. Я представляю себе: приходят в Церковь, регистрируют имущество и спрашивают, кто желает принять это имущество на хранение? Могут ответить, что приходы примут. Но я спрашиваю: в Москве везде ли, в каждой ли церкви есть приход? Нет, некоторые церкви не имеют приходов. Дальше, все ли приходы пожелают принять на хранение церковное имущество? Думаю, что многие приходы откажутся. Имущество должно быть сдано по описи, с ответственностью за тот вид, в каком было сдано. Как бы вы ни улучшали это имущество, улучшение будет поставлено в плюс народному владению. Если Вы позолотите иконостас, а золото потемнеет, то от вас потребуют позолотить снова. Может быть, комиссар потребует ремонта и за неисполнение требования наложит штраф или передаст имущество другим лицам. Далее, храмы не освобождаются от налогов, как и во Франции. Значит, приходу нужно будет нести расходы и по ремонту и по налоговому обложению. Комиссары будут осматривать храмы, будут штрафовать и даже отнимать имущество. Вот те условия, какие будут включаться в контракты при сдаче имущества на хранение. Я спрашиваю, как настроен наш народ к подписанию контрактов. Обычно народ относится с недоверием и с обывательской точки зрения сейчас же расценит, какое обязательство он принимает на себя. Здесь — испытание веры. Если же приходы откажутся принять имущество, то храмы перейдут в чужие руки и могут даже попасть под склад зерна, как это было во Франции, или быть проданы с молотка. Мы все зажжены этим декретом и речью Высокопреосвященнейшего Председателя и больше зажигать нас нечего. Нам нужно обратить внимание на психику, на то, как передается имущество. Декрет о передаче имущества напоминает мне рассказ об аутодафе. Когда аутодафе бывало готово, то на палке подносили раскаленный крест и заставляли осужденного на казнь его целовать. Тот, конечно, отворачивался. Говорили: «Видишь, как он любит крест?» Такой крест теперь подносят и нам, говоря, что имущество Церкви есть достояние народное и что мы отнимаем его только от попов и даем в руки народа… Относительно мероприятий, какие нужно принять, я пока не высказываюсь.
6. Симеон, епископ Охтенский. Собор должен дать ответ на вопрос, оставаться ли ему здесь, или расходиться по местам. Здесь мы не должны подробно развивать свои положения. Мы должны наметить практические мероприятия. В целях экономии времени я предложил бы членам Собора ограничиться в речах существенным, не повторять друг друга, довольствоваться минимальным сроком для речей. Мы услышим больше мероприятий и в решение вопроса внесено будет больше разнообразия. Я предложил бы далее членам Собора обсудить вопрос по куриям, причем миряне могли бы образовать одну курию, пресвитеры другую, епископы третью. Таким путем мы скорее могли бы столковаться. Мы должны выработать планомерную систему действия. Если мы не успеем выработать ее на Соборе, после мы мало успеем. Эта система должна состоять в том, чтобы внеочередные законопроекты отложить в сторону и заняться вопросом о митрополичьих округах. Нас ждет разрозненность в церковной жизни и невозможность сноситься с центром. Каждая группа вынуждена будет жить и действовать сама по себе. Поэтому мы должны узаконить эту разрозненность отдельных церковных единиц.
Вторая мера следующая. Инструкция представляет замаскированную форму гонения на Христа. Нас всех ожидает мученичество. В первую голову мученичеству могут подвергнуться епископы. Мы должны позаботиться об увеличении числа епископов и в первую очередь поставить епископов по всем уездным городам. При этом мы могли бы вынести гонения. Мы здесь бесполезны. Мы должны быть на местах и действовать там. Мы должны быть готовы пойти на страдания и своим примером зажечь сердце народа. Мы должны отвеять плевелы от пшеницы на местах, должны определить, кто верен Церкви и кто не верен. Когда мы ссылаемся на то, что за нами стоят миллионы православных людей, нам отвечают: «Пугаете». С одной стороны, за нами 115 миллионов православного народа, фраза, не сходившая с уст ораторов первых дней Собора и замолкшая теперь, а с другой — мы собственно сами не знаем, сколько с нами и за нас. По приезде на места мы должны отмежеваться от сомнительных и теснее сблизиться с верующим элементом своей паствы. Способ для сего может быть такой. В каждом приходе может быть установлена запись для тех, кто за Христа и за Церковь. Эта запись может иметь и формальное, и психологическое значение. Один из ораторов сказал, что народ боится подписей. Но если он подписался, то он уже помнит, что эта подпись его обязывает. Моя мысль состоит в том, что нужно более раздробленности, нужно ехать на места и организовать живые силы, без которых мы ничего не можем сделать.
7. Священник А. А. Попов. Советский декрет издан против Церкви, и власть идет против народа. В самом деле, какое отношение этой власти к Церкви? Народ скажет ей: «Мы строили храмы, мы заботились о них, поэтому руки прочь». Что касается имущества и капиталов, то опять капитал жертвовался нередко на поминовение. Посягательство на такой капитал есть оскорбление религиозного чувства народа. А
вообще декрет следует отвергнуть, не следует подчиняться ему. Народу нужно разъяснить его значение. Нужно призвать народ к тому, чтобы он восстал против декрета, поддержал храмы и защитил Святую Церковь.
8. Н. Г. Малыгин. Здесь Высокопреосвященный Арсений с глубокой скорбью говорил нам о постигшем Церковь бедствии. Он призывал сказать народу по этому поводу веское слово. Но как сказать, это нужно обдумать. Он высказывал опасение, чтобы историк не сказал, что Собор ничего не сделал. Но я скажу, Собор уже сказал свое веское слово. Но никто не имеет его на руках. Это слово — докладная записка. Если вы прочитаете ее и вдумаетесь в нее, вы увидите, что это очень ценный труд. Эта записка в 5 листов, и если бы ее своевременно прочитали на Епархиальных съездах… (Голоса с места: Какая записка? Чья?) А. Д. Самарина, прочитанная нам с этой трибуны. В ней изложено все. Если бы эта записка сейчас была бы оглашена Собору, вы увидели бы, что нужно делать. Собор сделал свое дело, но не оповестил народ. А эта записка — важный и ценный труд. И я не знаю, почему не сообщили его народу, может быть, не пропустили в печать? Но нужно начинать с него, а потом уже переходить к дальнейшему.
9. А. В. Васильев. Святейший Патриарх и Соборный Совет созвали нас для того, чтобы определить отношение к инструкции, напечатанной в органах советской власти и разъясняющей декрет об отделении Церкви от государства. И нам предстоит заняться вопросом, как отнестись к этому документу. В этом документе речь идет о трех предметах — о храмах, об имуществе и о преподавании вероучения. Отношение может быть двоякое: или Церковь может признать, что это распоряжение идет не от власти, а от захватчиков, объявит его недействительным и призовет народ к охране церковного достояния и всеми способами, не исключая и противопоставление насилию силы, призовет защищать это достояние, чтобы оно не попало в чужие и нечестивые руки. Это одно отношение. Но если дело повести так, то Церковь должна быть откровенна с народом и не должна допускать никакой примеси лжи в своем послании к народу. Эта же примесь чувствуется в тех случаях, когда, призывая народ к подвигу, мы сговариваемся, что мы не приглашаем народ к действию силой. Тогда к чему же его приглашаем? Почему он не может действовать и силой? Сила — тоже дар Божий. Человек — не только с языком, но и с мышцами. И кто не употребляет силы, когда это необходимо, тот может оказаться попутчиком и соучастником зла. С этой точки зрения не всякий, кто взял дубину, будет властью. Тогда и разбойник с большой дороги предержащая власть, и ему сопротивляться нельзя. Тогда будьте последовательны, отрицайте и войну. Но если Церковь благословляет войну за правое дело, если она почитает пастырей, идущих с крестом в руках против неприятельских окопов и полагающих душу свою, будьте последовательны: и во внутренней войне Церковь должна определить свое отношение и ясно сказать, за кого стоять народу. Таково одно отношение к декрету. В таком духе действовали Патриарх Гермоген, Авраамий Палицын, архимандрит Дионисий. И мы знаем, когда Троице-Сергиева Лавра отбивалась от воров и поляков и пищалями, и бревнами, и горячей смолой, тогда вещи называли их собственными именами. Если станем на другую точку и будем считать, что декрет издан как бы законною властью, тогда надо считаться с этим декретом и определить, разобраться, как поступить или быть, когда придут уполномоченные осуществить декрет на деле. Первая часть инструкции распространяется об имуществах, предназначенных для совершения богослужения и обрядов. Что о них говорится? В инструкции говорится: «Местный Совдеп обязывает представителей бывшего ведомства или лиц соответствующего вероисповедания, в чьем фактическом обладании находится храм и прочее богослужебное имущество, представить в трех экземплярах инвентарную опись имущества, специально предназначенного для богослужебных и обрядовых целей» (пункт 5). Значит Совдеп хочет иметь дело с представителями церковной власти, надо думать с местным епископом, и теми, в чьем действительно обладании находится храм, т. е. причтами, церковным старостою, представителями прихода и владельцами домовых церквей. Следовательно, к представителям церковной власти и хозяевам храма предъявляется требование составить опись в трех экземплярах (один из них остается при храме) и потом принять от представителей Совдепа храм на свою собственность…
(Голоса: Довольно!)
10. Председательствующий. Что Вы предлагаете конкретно?
11. А. В. Васильев. Наша задача определить отношение к декрету. Я и сказал, что отношение может быть двоякое. (Обращаясь к одному из Преосвященных, сделавшему возражение с места.) Зачем нас зовете, если не хотите нас слушать?
12. Председательствующий. Не сердитесь, Афанасий Васильевич. Вы вообще-то с декретом согласны?
13. А. В. Васильев. Я не согласен. Я еще осенней сессией говорил, что Собор должен обратиться с посланием к русскому народу, чтобы разъяснить ему, что у нас в России происходит, и указать, как относиться ко всему этому, определить, что могла бы Церковь благословить и что осудить. Теперь в укор могут поставить нам, что этого не было в свое время сделано. Я и говорю, что если Собору угодно будет признать, что распоряжение это идет от захватчиков власти, от воров, то решение будет одно; а если угодно считаться с ним, то надо, чтобы все церковно-приходские Советы призывали народ, чтобы он выполнял требуемые формальности, чтобы церковное имущество оказалось у нас в руках. Третьего выхода нет. А вот в отношении капиталов — другое дело. Тут пусть скажут те, в чьих руках они находятся, как они думают поступить, чтобы их сберечь. Все зовут к исповедничеству и мученичеству. Но что думает Соборный Совет, Епископский Совет и высшее церковное правительство, нам не сказали; тогда нам легче было бы разобраться в вопросе. А теперь нам нужно устанавливать отношение к инструкции самим.
14. Председательствующий. Поступило заявление за подписью 30 членов Собора об ограничении времени для ораторов тремя минутами. Несогласных прошу встать.
(Голоса: Мало! 5 минут!)
15. Митрополит Кирилл. Нужно или обсуждать вопрос, или прекратить прения. Идет вопрос о жизни Церкви, а мы говорим о пяти минутах.
16. Председательствующий. Предлагаю ограничить срок 5 минутами. Несогласных прошу встать.
17. ПОСТАНОВЛЕНО: срок речей ораторов пятью минутами не ограничивать.
18. Л. К. Артамонов. Прошу прощения у Собора. Я должен сделать существенную поправку к речи А. В. Васильева. Он удивляется, что я нашел что-то устрашающее в принятии на себя ответственности за храм. И теперь существует ответственность за сохранение храма. Но он не усмотрел одного. Ранее требовало ответа и следило за этим лицо каноническое — это епископ, а теперь оно заменено существующей властью, значит Совдепами. Ведь комиссар может быть еврей. Он будет смотреть, он может и он имеет право отнять храм и передать другим лицам. Например, если распадется приход, комиссар имеет право передать храм своею властью.
19. Протоиерей П. А. Миртов. Действия советской власти, направленные против Церкви и завершившиеся изданием декрета, который мы сейчас обсуждаем, создают не только пред пастырской, но и пред общехристианской совестью жуткую картину. Народ молчит. Русский православный народ молчит. Это тот народ, который скоро будет справлять 1000-летие своего крещения, который создал священный Кремль, насадил повсюду обители и украсил Русь православными храмами, о мессианстве и исторической роли которого в истории православия так много говорилось раньше. И молчит он в такой ответственный для Церкви момент, когда молчание является грехом и гибелью, когда жизнь требует, чтобы православный народ заговорил своим державным и твердым голосом. Молчит, когда Христос опять на Голгофе и распинается, когда тело Церкви терзается и как бы разрывается на части. И в это время Русь, когда-то Святая и Православная, когда-то чуткая ко всем движениям веры, Русь, давшая нам целый сонм подвижников и мучеников, обагривших одежды в собственной крови, эта Русь представляется каким-то полем, полным мертвых костей, каким-то громадным кладбищем с его таинственной гробовой тишиной. И хочется спросить: зачем же поле, ты, широкое поле русской жизни, которое так долго оглашалось церковными звонами, зачем же смолкло ты в настоящий великий исторический момент, когда решается вопрос не только о твоем политическом бытии, а о том, остаться ли тебе верной священным заветам твоей родной истории или отступить от них? И седой исторический Волхов плачет кровью о былых днях своей вековой славы. Неужели же ты, Русь великая и преславная, не всколыхнешься, не заплачешь при виде того поругания, какому предаются твои священнейшие верования и упования? Неужели и мы, Собор, не найдем средства, которое оживило бы мертвые кости и пробудило в народе чувство святой тревоги и сознание великой ответственности, налагаемой на него переживаемыми событиями? Ведь декретом Церковь поставлена в условия, не только стеснительные для ее просветительной деятельности, но в условия, при которых она не будет застрахована от узаконенного кощунства над святынями веры. При описях, когда явятся в храм неверные представители власти, может быть, в шапках, когда кощунственно будут прикасаться к священным предметам, православное чувство верующих будет оскорблено самым тяжким образом. И долг Собора предотвратить возможность таких кощунственных отношений к священным предметам, к которым «да не прикоснется рука скверных».
И действие, которым Собор призван ответить на новый удар, наносимый Церкви советской властью, должно быть подсказано не впечатлением минуты, не политикой момента, а указаниями православной совести. Собор должен найти средство, которое заставило бы народ насторожиться и что-либо предпринять, дабы обеспечить возможность нормального течения церковной жизни. И это средство — интердикт, который применяется часто в Восточной Греческой Церкви. Это средство вызывается необходимостью оградить святыни от поругания и, мне кажется, оно в настоящий момент является единственно целесообразным и способным оказать надлежащее действие. Мне припоминается здесь речь, произнесенная в этом зале одним крестьянином, членом Всероссийского съезда представителей клира и мирян, за свои революционные убеждения с бритой головой и в кандалах прошагавшего по Владимирке до Сахалина и здесь в тюрьме не утратившего веры и любви к св. Церкви. Он рассказывал, какое впечатление произвело на их приход прекращение звона и службы в их сельском приходском храме, когда заболел священник. В первое воскресенье лишения как будто не чувствовалось. Во второе воскресенье прихожанам как будто чего-то недоставало, а в третье воскресенье все ходили понуря головы, точно что-то потеряли. Когда же в четвертое воскресенье батюшка поправился и раздался благовест, у всех с души как будто тяжкий камень свалился. Все праздновали вторую Пасху, храм не мог вместить всех желающих помолиться.
Пусть налагаемый интердикт не будет карой, хотя бы и священной для народа. Пусть он не будет угрозой для кого-то. Но пусть он будет набатным колоколом. Пусть он звонит на всю Россию. Пусть он говорит всем, что грозит великая опасность расхищения души народа. Пусть он покажет, что издан не потому, чтобы этим наказать народ, а потому, что Церковь потеряла надежду на возможность совершать богослужения, не опасаясь кощунства. Дай Господи, чтобы интердикт был этим набатным колоколом, который проник бы во все уголки России, проник бы в душу народа, был бы крестовым походом за народное сердце и чтобы русский народ прервал, наконец, свое молчание и сказал бы свое слово, не внимать которому было бы нельзя.
20. Князь Е. Н. Трубецкой. Отец протоиерей П. А. Миртов в своей речи предвосхитил большую часть того, что я предполагал высказать по обсуждаемому вопросу. Мне остается сказать немногое в дополнение к высказанному. Случилось, действительно, нечто ужасное. Такого покушения на Святую Церковь и ее святыни, какое обнаружилось в последних распоряжениях советской власти, касающихся Церкви, и особенно в вышедшей вчера инструкции по применению январского декрета об отделении Церкви от государства, не было еще никогда и нигде. Если теперь мы промолчим, если отдадим церкви в руки неверных, тем самым мы отдадим Христа на распятие. Мы в таком случае сделаемся соучастниками в небывалом издевательстве над Церковью. Какой же мы можем и должны дать ответ на последний акт насилия советской власти над Церковью? Все меры, какие нами доселе принимались при тех или иных распоряжениях власти, клонящихся ко вреду Церкви, слишком слабы в настоящем случае, когда идет речь о злейшем гонении на Церковь, о самом уничтожении ее. И все такого рода меры исчерпаны. Неужели мы и теперь ограничимся писанием сотого воззвания, которого мы не имеем возможности ни напечатать, ни разослать, не имеем возможности широко распространить в народе. Нужно сделать нечто осязательное, чтобы всякий православный человек с должною остротою почувствовал, в каком положении находится Святая Церковь.
Такою мерою является интердикт. Этот способ воздействия на власть практиковался и в Древней Церкви, с успехом применяется и в настоящее время на православном Востоке. И в Турции, где государственная власть иноверных, интердикт имеет такую силу, что султан обычно идет на уступки в своих мерах, направленных во вред церковным интересам, потому что приходит в ужас при мысли о том, что может произойти, когда весь православный народ не услышит церковного богослужения. Я думаю, что и у нас в настоящее время иного способа борьбы с распоряжениями власти в отношении к Церкви нет. Поэтому необходимо прибегнуть к интердикту. Я предвижу возражения против применения этой меры. Скажут, зачем же будет страдать лишенный церковной службы православный народ, невиновный в гонениях на Церковь? Пора оставить мысль, что народ невиновен в настоящем положении Церкви. Весь православный народ виновен в том, что совершается. Ведь народ отдал власть в руки безбожников, кощунственно относящихся к Церкви. Неслыханный грех народа — его молчание при всех гонениях на Церковь со стороны существующей власти. Мы не очутились бы в руках бесов, если бы не отдали сами себя. И вот что должен почувствовать весь православный народ. Он должен понять, что призывается к ответу за равнодушие в отношении к Церкви, что недостоин слушать службу церковную, так как предал Христа на распятие.
Иного способа довести народ до такого сознания, кроме интердикта, нет. Если мы не применим теперь этой меры, а рабски пойдем по пути исполнения декрета, то явимся соучастниками в учреждении в Церкви системы шпионства. Ведь последний декрет ведет к соглядатайству над пастырями. По этому декрету церковная община принимает на себя ответственность за все проповеди, которые произносит священник в храме. Следовательно, она должна следить за пастырем, и о всем, что он скажет в проповеди несогласного с интересами советской власти, немедленно доносить ей.
Вы должны делом показать, что не можете принимать участия в таком издевательстве над Церковью. Вы должны просить Святейшего Патриарха и Священный Собор наложить на церкви интердикт впредь до изменения отношения советской власти к Церкви. Я не предлагаю принять решение относительно наложения интердикта сейчас же, в настоящем заседании. Нужно предварительно тщательно обдумать, как ввести эту меру и какие сделать при применении ее исключения, например, напутствие умершим и др. Особая комиссия должна выработать текст того обращения, которое будет вывешено на дверях храмов и в котором будут определенно выяснены те причины, по которым не совершается богослужений. Если мы не примем теперь этой решительной меры, то не исполним своего долга и понесем ответственность пред Богом.
21. А. И. Июдин. Здесь с этой кафедры было сказано, что народ молчит. Да, действительно молчит. Он оказался каким-то бездушным трупом. У Иоанна Лествичника говорится, что христиане разделяются на три ряда: зловредных, неверных и неключимых. Этого разделения теперь нет. Теперь все смешались. Мы ударили, говоря грубо, лбом в стену. Говорим, что за нами 110 миллионов православных. А может быть только 10? Епископ Симон указал нам план предстоящей работы. Рекомендуемый им способ борьбы с гонениями на Церковь вещь большая, священники его исполнят, но над проведением его пройдет много времени. Есть другое предложение — запереть церкви. Но насколько я понимаю наш народ в его настоящем состоянии, едва ли эта мера на него повлияет. Правда, преподобный Сергий в Нижнем Новгороде закрывал церкви, и это принесло благие плоды. Но то было время, когда народ наш был глубоко религиозен, когда Церковь была в цветущем состоянии, которое стало падать со времен Иоанна Грозного. И Спаситель сказал «иго Мое благо, и бремя Мое легко» и в то же время назвал путь в Царство Небесное тесным. Для верующих должны быть, по учению Христа, применяемы сильные меры, а для расшатанных и слабых — мягкий пластырь. Опасаюсь, как бы сильная мера в виде закрытия церквей не отразилась на больном нашем народе отрицательно, как бы больной не сказал доктору, что не желает операции. По плану своих работ большевики стремились и стремятся уничтожить царизм, капитализм и христианство. Царизм теперь уже мертв, капитализм веревкою захвачен, остается христианство, с которым большевизм и вступает в решительную борьбу. Доселе эта борьба еще не затрагивала деревни. Крестьянин ничего не знал о ней. Отбирается где-то далеко от него, за 500 верст архиерейский дом, захватывается семинария. Крестьянин и понятия не имеет об этом, не знает, к чему это клонится и не выступает на защиту, тем более, что сейчас мы разъединены: город идет против деревни, а деревня против города. Сила в деревне есть, но она против города.
Теперь в настоящем декрете говорят: мы у вас церквей не отнимаем, выдайте нам опись церковного имущества, а церковь пусть будет в вашем ведении, мы не запрещаем вам молиться в ней. Крестьянин, не видя в этом истребовании описи какой-либо непосредственной опасности для своего храма и не подозревая затаенной опасности для Православной Церкви, может и согласиться на это. Этот труп проснется лишь тогда, когда придут в приходскую церковь, станут снимать образ Спасителя, словом, когда действия непосредственно коснутся близкой ему приходской церкви. И в деревне крестьяне разделены на два класса: кулаки, у которых есть на год запас хлеба, и бедные, у которых нет ничего. Между теми и другими происходит классовая борьба. В таком положении крестьянину может быть не до церкви. Ему приходится отбиваться на два фронта. Нужно церковь защищать, а тут телегу и лошадь отнимают. Пожалуй, крестьянин прежде всего станет спасать свое имущество.
Когда я был у советских властей с А. Д. Самариным, то высказал там, как тяжело добраться до Череповца. Мне дали особое удостоверение для скорейшего получения билета, но действия это удостоверение не имело, так как оказалось нужным удостоверение уездного комиссара. Таким образом, согласованности в действиях центральной и местной советских властей нет. Я разделяю мнение Владыки Симона, что нужно начать с мест, с приходов. Не лучше ли сначала подсчитать свои силы? Нужно сейчас выработать план работы. Необходимо отложить обсуждение всех дел и два-три дня потратить на выработку плана работы. Без плана борьба с гонениями на Церковь не приведет к благим результатам. У нас был тому пример. Не было хлеба. Создалось мнение, что советская власть через 1-2 месяца падет. На самом деле вышло не так. Уже многие месяцы она управляет. В заключение скажу: как хотите, а запирать церковь едва ли удобно, эта мера может не повести к желаемым результатам.
22. А. Г. Куляшев. Мы переживаем редкий исторический момент. Церковь испытывает такое гонение, какое она не испытывала и в первые времена. Есть два пути, по которым может теперь пойти Церковь. Первый путь решительных мер, ведущий к исповедничеству, а второй — путь сношений с властями, путь, как мы уже неоднократно видели, слабый и не ведущий к положительным результатам. Других путей я не вижу. На второй путь становиться нельзя. Церковь теперь стала в ужасное положение. В последнем декрете сделано распоряжение о том, чтобы выносили из учреждений иконы, проповедь стеснена, пастыри поставлены под контроль паствы. Закон Божий изгнан из школы, храмы стали достоянием не Церкви, а советской республики. Неужели же мы и теперь будем молчать, сносить и эти гонения на Церковь и не примем решительных мер? Обратите Ваше внимание на то, что еще в январе издан был декрет об отделении Церкви от государства. С этого времени советская власть присматривалась, как отнесется к декрету народ. И только в августе, когда окончательно для нее стало очевидно, что народ спокоен, не протестует, власть издала инструкцию на применение этого декрета. Теперь она снова будет присматриваться, как отнесется народ к инструкции. И если не последует решительного народного протеста, то не нужно быть пророком, чтобы сказать, что дальше власть запретит и святое приобщение как колдовство. Поэтому нужно прибегнуть к решительной мере. Этою мерою является интердикт. Другой соответствующей меры нет. Пусть сам православный народ молит власть, чтобы она отменила декрет. Я не согласен с высказанным А. И. Июдиным суждением, что народ не отзовется на эту меру. Он ждет церковно-религиозного воздействия. Я вчера был в обществе рабочих и среди них видел старика в слезах по поводу появившейся вчера инструкции. Нужно считаться с народным настроением. Можно пропустить момент выступить тогда, когда волна народного религиозного одушевления скатится, как вешняя вода, и тогда благих результатов не достигнем. Интердикт нужно применить теперь. Преосвященный Пермский не раз применял эту меру к некоторым приходам Пермской епархии. Народ шел и коленопреклоненно просил открыть храм для совершения богослужений. Неужели Москва при закрытии церквей не будет требовать отмены декрета? Нужно просить Святейшего Патриарха, чтобы наложил на Москву интердикт.
23. М. Ф. Глаголев. Пока Господь наш Иисус Христос жил на земле, была власть языческая, которая Его преследовала и распяла. Он этой власти повиновался. Учеников Христовых — Апостолов — власть также преследовала и гнала, и святые Апостолы повиновались власти. Но когда дело касалось Божественного Христова учения и власть требовала, чтобы Апостолы не проповедывали этого учения, то Апостолы на это отвечали: «Неужели же вас следует слушать больше, нежели Бога?» Так и мы должны теперь поступать. Мы повиновались раньше и теперь повинуемся власти народных комиссаров во всем прочем, но в данном случае, когда речь идет о Боге и Святой Церкви, в этом отношении мы не можем повиноваться, а должны сказать: «Неужели вас должно слушать больше, нежели Бога?» Но все дело в том, как это сказать. У нас нет ни телеграфа, ни газет, а если бы и были, то при настоящих условиях путей сообщения невозможно рассчитывать на широкое распространение их. И мне кажется, что единственною мерою является для нас та, которую уже здесь предлагали — закрыть храмы, прекратить в них богослужение. Везде, в городах, в селах — повсеместно. Но я думаю, что жертва Божия не должна прекращаться здесь, в Москве, где находится сонм архипастырей и Святейший отец наш Патриарх, не должна прекращаться хотя бы для того, чтобы ставить новых пастырей, в которых несомненно будет ощущаться особая нужда, ведь несомненно теперь гонение на Церковь и духовенство еще более усилится и кровь прольется еще гуще. Если мы примем эту меру, то она дойдет до сознания всех православных людей и обнаружит, сколько на самом деле стоит народу за нами. Но вместе с этою главною мерою необходимо принять и некоторые другие, побочные.
Во-первых, необходимо скорее скрыть святыни, какие только возможно. Пастыри при помощи верных и преданных Церкви людей должны в приличном месте скрыть святые мощи, святое миро, вообще святыни, насколько это представляется возможным. Храмы закроются, богослужение в них прекратится и пусть это продолжается до тех пор, пока этот декрет не будет отменен. И из этого народ поймет, что здесь не противление власти, а противление безбожию. Мы, конечно, должны сами решиться идти на мученичество и призвать к этому прежде всего всех пастырей Церкви, а затем и весь православный народ. Далее, мы должны позаботиться и о Святейшем Патриархе. Вот он здесь в нашем заседании, но сюда каждую минуту могут придти эти представители власти, может быть, сейчас они на Патриаршем подворье производят свои описи. И надо, чтобы святой отец наш был скрыт в надежном месте. Может быть, надо скрыть также и епископов, и присутствие Собора. Конечно, это, быть может, и не потребуется с завтрашнего дня, но мы должны иметь это в виду. Больше я не имею предложений, другие, может быть, предложат что-нибудь иное, но лично я думаю, что путь закрытия храмов для нас неизбежен и что необходимо прекратить совершение общественного богослужения, а разрешить лишь погребение умерших, крещение младенцев, причащение тяжело больных — остальные же службы должны быть прекращены.
24. П. И. Астров. Я лично очень хорошо понимаю, что означает иностранное слово «интердикт», но быть может не все ясно и точно понимают самый смысл и суть этого слова. И если здесь предлагают интердикт как общую последнюю меру, как воздействие на народную совесть, то применение этой меры возможно лишь при одном непременном условии, именно надо быть уверенным, что народ поймет, зачем и для чего принимается эта мера. Только при этом условии наложение интердикта будет целесообразным. Но я спрашиваю, ясно ли и определенно ли понимают большинство православных людей, что такое интердикт и что означает факт наложения его? Примеры наложения интердикта, конечно, были, мы их знаем из истории Церкви. Но дело в том, как мы, современники, оцениваем и понимаем это явление, как к нему отнесется современное сознание православного народа? Что, собственно, произойдет, когда будет наложен интердикт? Все храмы будут закрыты, и богослужение в них совершаться не будет — это будет для всех ясно и очевидно. Как же, спрашиваю я, этот факт будет понят русским православным народом, который иностранного слова интердикт не знает и который будет поставлен перед голым фактом закрытия храмов? Я думаю, что это будет понято вот как. Сопоставляя этот факт с другими явлениями современной жизни, народ русский назовет это не словом «интердикт», а другим словом. По поводу закрытия храмов вот что скажут: «На декрет о городских школах учителя этих школ ответили забастовкою, и на декрет о Церкви и церковном имуществе отвечают тоже забастовкой священники, духовенство, попы». Вот как именно будет оценен этот факт, а при таком условии наложение интердикта является мерою уже нецелесообразной и поэтому меру эту, как не достигшую цели, надо отвергнуть. Мы могли бы вступить на этот путь, если бы это было во времена преподобного Сергия, когда было большое религиозное горение, когда церковная жизнь была на высокой ступени развития, но теперь, когда религиозное сознание народа затемнено, когда ярких проявлений религиозной жизни мы не видим вокруг себя, теперь, когда власть осмелилась даже издать декрет об уничтожении церквей, теперь принять эту меру — значит ничего не добиться.
Будет с Церковью то же самое, что с московскими учителями, которые теперь проклинают тот день, когда они задумали начать эту забастовку, потому что ею они и школы не спасли, и себя погубили. Из школы их изгнали, а вместо них посадили других учителей, и теперь в школе детей учат и курить, и многому другому, чего не следовало бы знать детям. Этот пример московских школ ясно и убедительно иллюстрирует ту мысль, что путь интердикта при современном сознании народа будет истолкован как путь забастовки. Но что же в таком случае надо сделать, как отнестись к этому декрету? Говорить ли снова словами? Но слова все уже сказаны. Все предшествующие ораторы говорили здесь, что Собор свое слово сказал. Итак, слово есть. Может быть, надо на него сослаться и позаботиться о его распространении. Но путь слов уже исчерпан, больше слов говорить не надо и не следует вступать теперь ни в какие переговоры относительно этого последнего декрета. Есть другой путь — путь не слов, а действий. Этот путь правильно был намечен епископом Симоном. И путь этот имеет свое прошлое и в истории нашего Собора. В ответ на разразившиеся в октябре месяце прошлого года события Собор ответил избранием Святейшего Патриарха и завершением устройства высшего епархиального управления. В настоящее время, когда над Церковью разразились еще более жестокие гонения, Собор должен ответить скорейшим завершением организации церковной жизни — учреждением митрополичьих округов. Приходский Устав Собором уже принят, мы сейчас заканчиваем свои работы. И вот судьбами Божиими навлечено на Церковь жестокое гонение. Собор — вождь православного народа, и он сделает то, что должен сделать — свое слово он сказал, дело свое сделал — дал организацию церковного управления — осталось лишь окончить организационную работу, образовать митрополичьи округа, дальше же работа должна производиться на местах. И Собор, кончив работу, подтвердив свое слово, пусть благословит всех нас действовать на местах, чтобы соборные начинания не заглохли, а проникли во все уголки церковной жизни. Поэтому я совершенно не сочувствую каким бы то ни было выступлениям Собора по поводу издания властью этой инструкции.
Дело в том, что ведь ничего нового Собор сказать не может, да и сама инструкция не есть что-то новое, а лишь развитие декрета от 23 января. Так, в инструкции воспрещается говорить проповеди на политические темы. Но ведь это же и раньше было запрещено, а я лично сам видел, как 50 человек, посланцев этой власти, стояли около храма, чтобы следить за тем, какую проповедь произнесет священник. И я полагаю, что Священный Собор, верховный руководитель православного населения, не должен останавливать своего внимания на факте издания этой инструкции, а должен скорее оканчивать свою организационную работу.
25. Председательствующий. Есть еще несколько ораторов, желающих высказаться по этому вопросу. Обсуждение его еще не окончено и сейчас еще не предносится пред нами то или иное решение, какое мы могли бы принять. Может быть, когда вы рассудите и поделитесь друг с другом мыслями по этому вопросу, более ясно выяснятся в вашем сознании и те меры, которые Собор мог бы принять. А теперь заседание Собора закрывается, а в следующее заседание, которое состоится в понедельник, мы продолжим обсуждение этого вопроса.
26. Заседание закрыто в 2 часа дня (д. 156, лл. 71-107).